Открывая закрытое сердце

...Если настройка (матери к ребенку) оптимальна, положительные аффекты радости, любопытства и интереса укореняются, и центр жизненности и жизнеспособности консолидируется. С другой стороны, если диадические взаимодействия между матерью и её младенцем хронически расстроены, то, то что Пьер Жане (у ван дер Колка, Брауна и ван дер Харта, 1989) называл «неистовыми эмоциями», т. е. опасные для жизни, сильно негативные вызывающие стресс аффекты берут верх. Неверно настроенная мать не может помочь своему младенцу или маленькому ребенку справиться с этими неистовыми эмоциями или помочь регулировать переполняющие телесные состояния, которые с ними связаны. Таким образом, травмированный ребенок узнает, что он должен в одиночку обрабатывать и контейнировать эти эмоции и телесные состояния.


Конечно, он не может делать это в одиночку. Он слишком мал, уязвим и переполнен. Поэтому за него это делает диссоциативная защита. Следом, эти защиты повреждают способность чувствовать. С внешней стороны они отключают здоровые инстинкты привязанности и изнутри закрывают связи между телом и разумом – процесс, который Бион (1959) назвал «атаками на связывание». То, что Юнг (1916) называл «трансцендентной функцией», исключается и утрачивает дееспособность из-за диссоциативной защиты. Важным моментом здесь является то, что внешнее травмирующее событие не является тем, что повреждает способность чувствовать.

Травмирует способность чувствовать защитная реакция психики на яростные эмоции, вызванные травмой.

Именно потому что это так, у нас есть шанс для вмешательства. Мы не можем изменить историю, но мы можем изменить реакцию психики на историю. Это означает, что мы делаем все возможное, чтобы помочь смягчить защиту, одновременно поощряя поле отношений, в котором пациент может чувствовать себя в безопасности в нашем присутствии – и все это с целью прикоснуться к этому ядру жизнеспособности и живости, которое в недавней нейропсихологической литературе упоминается как «имплицитное Я» (см. Schore, 2011).

Поэтому утверждение Рассела о том, что «травма - это нарушение способности чувствовать», показалось мне хорошим суммированием нового аффективно-центрированного исследования ранней травмы и её лечения. Это также соотносилось с подходом некоторых из лучших психотерапевтов, которых я знал и у которых учился на протяжении многих лет. Особенно выделяются двое - доктор Мэнни Хаммер из Нью-Йорка, чья книга «Достижение аффекта» («Reaching the Affect». 1990) была важна для меня в моем обучении. Он указал, что наша главная задача состоит в том, как протянуть руку и коснуться пациента словами, а не буквально или конкретно. И для этого, по его словам, нам нужны оживляющие слова поэзии и великой литературы, а не высохший язык теории и интерпретации. Он сказал, что мы должны использовать все, что необходимо, – метафоры, поэзию, психодраму, сны, музыку, движение, сендплей, – чтобы помочь восстановить связь между аффектами в теле и образами в разуме, которые были разделены в ранней жизни пациента. Цитируя Фриду Фромм-Райхман, доктор Хаммер обычно говорил: «Пациент нуждается в опыте, а не в объяснении!» (Хаммер 1990, стр. 19).


Вторым наставником был доктор Эльвин Семрад, который однажды прямо сказал на семинаре: «Дамы и господа, мы работники сферы чувств!». Мы должны, по его словам, «пройти прямо сквозь защиту и следовать за тем, что пациент чувствует и не может чувствовать сам по себе» (Rako and Mazer, 1980, с.103). Мы должны «помочь ему осознать то, что он не может вынести сам, и оставаться с ним, пока он не сможет это выдержать» (там же, с. 105). «И если мы не можем дождаться, пока он почувствует это в своем собственном теле, значит, мы выбрали не ту сферу деятельности» (там же, с. 107).

Семрад и другие напоминают нам, что сильные эмоции, которые неизбежно сопровождают травму – когда они остаются необработанными – кодируются в мускулатуре тела, позе и различных психосоматических состояниях, где они остаются жить в виде конкретных физических симптомов и состояний напряжения, в то время как их более глубокие символические и чувственные значения остаются «имплицитными» и невидимыми – похороненными в том, что мы бы назвали «соматическим бессознательным». Для достижения аффекта, лежащего в основе этих конкретных телесных проявлений, терапевт должен, работая со своим пациентом, иметь возможность плавно перемещаться вперед и назад между соматическим и психологическим полюсами опыта.


Я имею в виду терапию, сфокусированную на происходящем переживании (experientially focused therapy) – и это не то, чему большинство из нас, юнгианских аналитиков, обучались. Признаюсь, считая ощущения моей подчиненной функцией, я все еще изо всех сил пытаюсь научиться включать тело в свою работу. Но современные исследования травмы показывают, что тело – это такая же «королевская дорога» к бессознательным эмоциям, как и сны. Я обнаружил, что простое обращение к пациенту с просьбой обратить внимание на бессознательный жест или позу, или вопрос, где в теле ощущается какое-либо чувство, или выполнение пациентом простого упражнения по прогрессивной релаксации (сканирование тела), открывает большие возможности в доступе к бессознательным эмоциям и помощи в исцелении травмированной способности чувствовать.